Родилась в 1981 году в городе Красноярске. Училась в классе с литературным уклоном. Окончила Красноярский государственный университет, факультет юриспруденции, около десяти лет работала по специальности.

Небольшие рассказы появились в 2006 году, публиковались в Интернете. В 2010 году переехала из Красноярска в Анапу. В 2014 году вошла в лонг-лист независимой премии «Дебют» в номинации «Малая проза» с подборкой рассказов. В 2015 году получила гран-при I Всероссийского литературного фестиваля-конкурса «Поэзии прекрасный свет» (рассказ «Норма Джин»). В 2016 году вошла в редакционную коллегию литературно- художественного альманаха «Парус», издающегося в Анапе. Дипломант Международного литературного конкурса русскоязычных авторов «Лучшая книга года» (Берлин), 2017.

Рассказы печатались в журналах «Север», «Осязаемая реальность», «Парус», «Город Анапа», газете «Кубанский писатель». Дебютная книга «Бумажный саксофон» вышла в краснодарском издательстве «Новация» в ноябре 2016 года.

Член Союза писателей с 2017 года. Живёт в Анапе.

Белка

Рассказ

Задумано было так – комната огромная, белая. Окно в целую стену, штора полощется на сквозняке – не пошлая тюлька, а нежная, прозрачная ткань. Мебелей никаких – может, только кресло какое плетёное или полка-загогулина, чтобы набросать на неё морских ракушек и парочку ярких книг. И воздух, воздух гуляет, штору колышет, а за ней что-то синее, сверкающее, не разобрать сразу: то ли море, то ли небо.

К такой комнате платье белое, длинное, до самого пола, с кружевом по подолу и груди – а плечи открытые, смуглые, наполированные солнцем. Причёска там, губы, глаза – это всё понятно. Кольца пусть с камнями, чтобы свет от них отскакивал и разноцветными зайчиками по стенам метался.

Белка продумала всё, до мелочей. Глядела по сторонам – рекламы, журналы, крики телевизора, чужие разговоры – просеивала, выискивала нужное, прикладывала к своей картинке – хорошо ли, ладно сидит? И картинка получалась нарядная, почти объёмная и живая – светлое и безопасное убежище, пусть недоступное пока, но где-то непременно существующее.

По утрам Белка просыпалась от стука – бабка долбила в стену кулаком, пора было вставать и завтракать. Вот тебе и мечты о белом платье – попробуй-ка сохрани, когда надо таскать на себе чужую немощь – сначала в ванную, потом на кухню. Кормить размоченным печеньем, смотреть, как капает на застиранный ситец молоко, как дрожат тёмные руки и слезятся отцветшие глаза.

После завтрака бабка беспокоилась и даже покрикивала – хотела обратно в свою комнату. Вцепившись в Белкину руку, она почти бежала и мелко тряслась, пока не усаживалась на своё сокровище – прошловековой сундук, обшарпанный временем в труху, но по-прежнему, как и сто лет назад, закрытый на крепкий замок. Дряхлое тело сундука сжимали полоски кованого железа, и даже узоры какие-то вились по его бокам, но Белка никогда их не рассматривала. На сундуке бабка сидела весь день: стерегла неизвестные сокровища, шепталась сама с собой и изредка стучала по стене, вызывая Белку по своим гигиеническим надобностям.

Чего греха таить, в белой комнате Белка была не одна – ей требовался восторженный зритель, готовый любоваться морем, плечами и причёской. И ведь комната только-только была придумана, а он уже нашёлся – брюнет с глазами синими и тёплыми, с чудесной и многообещающей фамилией Любимов – правда, не совсем восторженный, а скорее скучающий. Именно он превратил её имя – единственную вещь, достойную белой комнаты, – в собачьи позывные. Была Изабелла, а стала Белка, Белянка, и даже иногда Белохвостикова – бог весть почему.

С задуманной ролью Любимов справлялся плохо, он вообще был малопонятный, щипал Белку за подбородок, спрашивал, где Стрелка – это была его лучшая шутка. Но она не обижалась – там, в чистоте её вымыслов, всё будет правильно и понятно, а пока что – черновик, карандашные наброски… Ходила к нему два раза в неделю, оладьи тёпленькие носила из дому – у себя на кухне он хозяйничать не разрешал: разведёшь, говорил, шум и вонь, да ещё и привыкнешь тут, прикормишься.

На самом деле Белка и правда смахивала на собачонку – блёклая, как разбавленное молоко, суетливая, круглоглазая. Когда в зеркало смотрела, сразу дворняжек вспоминала, пугливых и обиженных. В белые комнаты таких не пускают – куддапррёшь? – для них улица предназначена, с пыльными двориками, голубиным говором и помоечной радостью. А если не хочешь бегать по мусоркам, есть и другой вариант, но его не каждая собака выдержит: берут тебя, значит, запутывают ремнями, и прямиком в космос, вращаться вокруг Земли, ничего не понимать, дрожать от ужаса – отчего это только что гладили и угощали, и вдруг оставили одну и навсегда?

Получив от Любимова новое имя, Белка часто думала о космических собаках – толковые, видать, были животные, а одна даже тёзка дворняги, а гляди-ка, на весь мир прославились. И хоть собак давно уже не отправляли в безвоздушную пустоту, и вокруг Земли теперь кружили суровые мужчины, Белке всё представлялось, как летят в черноте две лохматые подруги и даже пожаловаться на страх не могут – только лаять в равнодушный радиоэфир. Всплакнув при мысли о бесконечном собачьем одиночестве и бесконечной же доверчивости, Белка снова возвращалась в свою придуманную комнату – в её белизне не было места слезам и тоске.

Когда Белкина покорность Любимову надоела, его шутки стали обидными – что-то про ободранный хвост, кривые лапки и мокрый нос. Это было неправильно – Белке было больно от несовпадения, а вымечтанная картинка дрожала и теряла блеск. Белка подумала- подумала и решила, что пора рассказать ему про комнату, тёплый морской сквознячок, бриллиантовые зайчики и солнечную ласку. Только красиво говорить у неё не получалось, слова разбегались и прятались – но вот же, посмотри в меня, в глаза мне посмотри – вон оно там, белое, очищенное от повседневности счастье, видишь?

Любимов ничегошеньки не увидел, а из всего Белкиного бормотания понял только, что она хочет платье, кольцо и на море – очень рассердился, обозвал Белку полоумной, выгнал и так равнодушно закрыл за ней дверь, что ясно стало: ничего не жди больше, никогда.

Белка шла по улице и твердила себе без всякой злости – ну было, было. Достался мне маленький кусочек твоей жизни, а остальное съест кто-то другой, посильнее да поумнее. И картинки мои беспомощные – собирала, склеивала, додумывала – и без толку, от одного слова рассыпались в пыль, а я теперь как собака в космосе – кручусь и гавкаю бессмысленно, в пустоту.

Войдя в привычный домашний запах – пыли, духоты и старости, Белка разулась, прижалась спиной к холодной стене и закрыла глаза. Долго страдать было некогда: пора готовить ужин, и стирки накопилось, и бабка уже колотит в стену – зовёт к себе.

Белка прошла по узкому тёмному коридору, повернула в бабкину комнату и на мгновение ослепла от внезапной сияющей белизны, яркими пятнами разбросанной по стульям, ковру и кровати – кофточки, сорочки, панталоны, нижние юбки, что-то непонятное на бретельках и пуговицах, в сложном переплетении шнурков, рюшек и бисерной бахромы.

У распахнутого сундука стояла бабка, улыбалась и протягивала Белке платье – обшитое кружевом по подолу и груди, белое и длинное – до самого пола.

 

Норма Джин

Рассказ

Маленькую Норму Джин забыли очень быстро. Там и помнить- то было нечего – слабые пряди волос на затылке, светлые глаза, худые ножки – моль на палочках – так шутила про внучку бабушка.

Диковинное прозвище Норме Джин досталось по случаю, когда мелкие обстоятельства собрались в горсть и высыпались в одно утро, перемешались, перепачкались и закрутились в коротком, но неожиданно сильном ветре, налетевшем на бледную девочку в белой плиссированной юбке.

Ветер хлопнул белым подолом, поднял вверх тонкую ткань и тут же упорхнул прочь, не заинтересовавшись целомудренным детским бельишком.

– Ну, ё-моё, прям Норма Джин! – зашумел вдруг Валька, до одурения озабоченный половым вопросом подросток из двадцать восьмой.

Совершенно случайно то летнее начало дня собрало под медленно накаляющиеся небесные своды целую кучу народа – кто-то спешил на работу, кто-то возвращался домой, а кто-то предвкушал целый день безделья, безобразия и бесконтрольности.

Валькина шутка имела успех. Смеялся чернявый Жора, меняющий валюту у Центрального рынка, смеялась его жена, послушно рожающая по ребенку в год и похожая на многорукого Шиву со свитой мелких густоволосых демонов. Смеялся больной Толик – пожилой мальчик с кожаным блокнотом, исписанным в каждой клеточке полоумными стихами, и толстая Вероника Тихоновна хихикала, крепко держа на поводке свою любимую лысоватую болонку.

Хохотала бухгалтер Тамарка, закатывался её одноногий муж, и даже красавица Коновалова улыбалась, элегантно раскладывая по плечам жёлтые локоны.

Смеялись и Нормины подружки – пёстрая стайка воробушков в одинаковых сандалиях, ну а про мальчишек и говорить нечего, они хоть и не слышали ничего про Норму Джин, но всегда скалятся, особенно когда лето, каникулы, впереди ещё целый день на улице, и вечер ещё далеко, а осень, конечно же, никогда не наступит.

Девочка в белой юбке заплакала и убежала, и смех погас – не потому, что стало стыдно, а потому что больше не над чем было смеяться.

Снова потекли прерванные разговоры, взрослые закивали друг другу в такт, и дети застучали пыльными копытцами, собираясь в нескончаемое путешествие по крышам, гаражам и подвалам.

– Эй! – послышался вдруг голос откуда-то сверху, – эй, я здесь!

Крик легко заметался в колодце двора, отталкиваясь от кирпичной многоэтажки, деревянных бараков и ободранного до костей общежития, а потом замер где-то в пахучих зарослях черемухи.

Люди подняли головы и увидели Норму Джин – она сидела на тонких балконных перильцах, словно в дамском седле, и махала руками. Яркое солнце, набираясь летней силы, слепило глаза, мелкую девочку почти не было видно – восьмой этаж всё-таки.

Все замолчали. Молчал Жора – через пару лет он купит большой красный дом за городом, а жена его родит мальчика, девочку и ещё мальчика. Молчал больной Толик – спустя неделю залётные отморозки изобьют его до полной потери разума, а блокнот со стихами порвут и выбросят. Ничего не говорила Вероника Тихоновна – следующей зимой её старая болонка облысеет до полупрозрачности, а потом тихо скончается на своём клетчатом одеяльце. Не хотелось смеяться и Тамарке с мужем – он не доживёт до осени, задохнётся в гараже – многовато выпьет и уснёт некстати. Пропала улыбка у Коноваловой – та станет ещё интересней, когда перекрасится в брюнетку. И много чего ещё будет – драки, слёзы, поцелуи, пара свадеб, несколько похорон – хитрые путаницы жизней, такие бессмысленные вблизи и превращающиеся в изящные узоры при взгляде свысока.

Но сейчас двор молчал, был жив и здоров, а маленькая Норма Джин спрыгнула с перил, но не вниз, а обратно, на балкон, и сидела там почти до обеда, ни о чём не думая и разглаживая пальцами упрямую юбочную плиссировку.

Никакого переполоха не случилось – мало ли что там дети натворят, и не такое бывало. Норма Джин, и её мама, и остроумная бабушка уедут вскоре в другой район, потом в другой город, а потом совсем исчезнут, как и не было. Зарастут за ними все тропинки, порвутся бумаги, угаснут огни, и снова зацветёт вечная черемуха, лёгкая, как белый шёлк.

Основные издания:

Послесказие / под общ. ред. С.А. Лёвина, О.О. Карслидис (рассказ «Снегурочка») – Краснодар: «Традиция», 2016.

Бумажный саксофон: рассказы / И.В. Иваськова – Краснодар: «Новация», 2016.

Послесказие: дети / под общ. ред. О.О. Карслидис – Краснодар: «Традиция», 2016.

Интернет-ресурсы:

Журнал «Литературен Свят» (Болгария), рассказ «Норма Джин» https://literaturensviat.com/?p=111719

Официальный сайт Союза писателей России, рассказ «Норма Джин» http://www.rospisatel.ru/anapa-pp.htm